Skunk Works - личные мемуары моей работы в Локхид. Глава 7. Пролетая над Россией

Материал из ТХАБ.РФ
Перейти к: навигация, поиск
Показать Содержание

Глава 7. Пролетая над Россией

Через месяц после первого полёта U-2 лётчики-испытатели Skunk Works достигли высоты 21300 метров, негласно побив все существующие рекорды высоты. Спустя несколько месяцев наши пилоты налетали свыше 1 000 часов, побывали на высоте 22 700 метров и совершали на одной заправке 10-часовые полёты дальностью 8 000 километров.

Келли был в восторге от возможностей самолёта, хотя наши лётчики часто сталкивались с остановками двигателя на экстремальных высотах, заставляя инженеров “Пратт энд Уитни” подолгу задерживаться на работе, дорабатывая их двигатель, чтобы он стал более эффективным.

Благодаря своему огромному размаху крыла, разработанному для обеспечения быстрого набора высоты, U-2 мог планировать с высоты 21 300 метров на расстояние 400 километров в течение часа или около того. Лётчики не могли перезапустить двигатель, пока самолёт не снижался до высоты 10 600 метров и ниже, где воздух содержал гораздо больше кислорода. Между тем этот проклятый двигатель имел ещё одну большую проблему - он распылял масло на переднее стекло фонаря через компрессор кондиционера кабины. И этой проблемой занимался я. В самолёт заправлялось 60 литров масла, и часто после полёта нам приходилось доливать примерно 19 литров. Наши лётчики дышали в герметичных шлемах потенциально взрывоопасным чистым кислородом, пока на стекло попадали капли горячего масла. Я перепробовал все варианты решений проблемы, и в отчаянии прислушался к совету одного из ветеранов-механиков: “Почему бы нам просто не прикрепить прокладку Kotex на масляный фильтр и не предотвратить разбрызгивание масла?”.

С огромным сомнением я пошёл к своему боссу. Его стальные глаза сузились, и он внимательно смотрел на меня. Я уже представлял, как моя короткая карьера рушится с громким криком: “Рич, пошёл вон отсюда!”.

Келли молча выслушал моё предложение использовать гигиенические прокладки, затем поднял брови и пожал плечами: “Чёрт возьми, давай попробуем”. Я позвонил на производство и сказал, чтобы они были готовы принять фабричные коробки с гигиеническими прокладками, которые были уже в пути. И это сработало!

Но затем внезапно возникла другая мистическая проблема, которая потенциально могла привести к катастрофе. Наземные экипажи стали сообщать о нахождении кусков резинового уплотнителя кабины внутри двигателя. Резина сильно окислилась всего за несколько недель, что заставило нас почесать головы. Мы заменили уплотнители, но через несколько недель проблема появилась снова. В один прекрасный день ответ на эту мистическую загадку был напечатан на главной странице Лос-Анджелес Таймс. В статье сообщалось, что шины, сделанные в Европе, совершенно не подходят для лос-анджелесских автолюбителей. Из-за нашего смога резина быстро окислялась, что приводило к “усталости шин” и их быстрому износу. Виновником был озон, ключевой компонент нашего вредного смога. Американские производители шин были в курсе смога и добавляли силикон в резину для шин, поставлявшихся в Южную Калифорнию, чтобы избежать проблемы быстрого окисления. Прочитав эту статью, я чуть было не выпрыгнул со своего кресла. U-2 летал в верхней части тропосферы, насыщенной озоном. Я рассказал об этой статье Дику Боуму, менеджеру программы U-2, а он передал об этом прямиком Келли. Исправление было сделано быстро. Все уплотнители были заменены на силиконовые и проблема исчезла.

Несмотря на пережитые неприятные часы и проблемы в семейной жизни, вызванные работой, Skunk Works приносил мне гораздо больше удовлетворения, чем печали. Каждый день мне приходилось прикладывать усилия, чтобы идти вровень со своими коллегами. Работа с ними была захватывающей и весёлой. Одним из моих самых любимых коллег был гуру гидравлики Дэйв Робертсон, который в своё свободное время сделал квадратные ядра для игрушечной квадратной пушки, чтобы доказать, что это будет работать. В одно воскресенье я пришёл к нему домой и мы зарядили эту пушку на лужайке перед его домом. Бум! Квадратный снаряд описал высокую дугу над улицей и взорвался прямо у окна соседского дома. “Вау! - радовался Дэйв, - Эта штука действительно работает!”.

Я обратился к Дэйву за помощью и советом в течение периода лётных испытаний летом 1955 года, когда наши лётчики-испытатели стали сообщать о тряске на высоте 15000 метров, описывая свои ощущения как езду по разбитой дороге на кривых колёсах. На таком хрупком самолёте, как U-2, вибрации были серьёзной проблемой. Причина была в полёте со скольжением, когда в один воздухозаборник попадает больше воздуха, чем в другой. Решать проблему пришлось мне, поскольку именно я проектировал воздухозаборники. Дэйв помог мне спроектировать сплиттер для увеличения потока воздуха и это помогло решить проблему, хотя и не полностью. На 15 километрах лётчики продолжили чувствовать вибрации, хотя это не приводило к размахиванию крылом и не так пугало лётчиков. Я сказал Келли: “Мы уменьшили проблему, но не решили её до конца. И я не знаю, почему это происходит исключительно на высоте 15 километров”. Он тоже не понимал этого. В итоге он сказал лётчикам: “Избегайте полёта на высоте 15 километров, насколько это возможно. В любом случае вам нужно лететь выше”. Через год “Пратт энд Уитни” решили проблему, переработав регулирование подачи топлива для получения лучшего состава смеси топлива и воздуха в двигателе.

Но наши лётчики переживали не только о вибрациях. Посадка U-2 на велосипедное шасси не была лёгким делом. Наши лётчики-ветераны предупреждали Келли, что обучить пилотов ЦРУ летать на U-2 так, чтобы при этом никто из них не разбился, будет весьма непросто. Лётчики также опасались попадания в “турбулентность в чистом небе”, когда самолёт начинал вдруг махать своим тонким длинным крылом, будто птица, грозя сломать его на следующем взмахе. К тому же, на ранние экземпляры самолёта не устанавливались кресла-катапульты. Они весили на 14 килограммов больше, чем обычные кресла, поэтому для экономии веса ЦРУ решило отказаться от них.

Лётчики тренировались летать на U-2 по 9 часов и 40 минут, чтобы залететь глубоко на территорию Советского Союза и вернуться обратно. Им требовалась железная задница для 10- часовых полётов. “Задница кончается у меня гораздо быстрее, чем топливо”[36], - жаловались некоторые лётчики, и кто мог их обвинить? Они были зажаты в кабине, где места было меньше, чем на переднем сиденье машины Фольксваген Жук, облачённые в объёмный высотно-компенсирующий костюм с тяжёлым шлемом на голове, привязанные дыхательной системой и мочеприёмником. Им приходилось бороться с мышечными спазмами, голодом, сонливостью и усталостью. Если давление в кабине упадёт и подача кислорода прекратится, на высоте более 20 километров над уровнем моря кровь закипит через считанные секунды.

U-2 был сложной машиной, не прощавшей лётчику потери концентрации. Ни один лётчик, независимо от того, насколько он устал, не мог оставить управление на автопилот. Самолёт требовал чрезвычайной бдительности, начиная с момента взлёта. Он был сконструирован для мгновенного набора высоты, и было крайне важно следить за креном, потому что в крыле хранилось очень много топлива, а по мере того, как U-2 поднимался, топливо расширялось из-за уменьшения давления воздуха. Иногда из одной части крыла в двигатель подавалось больше топлива, чем из другой, и это нарушало хрупкую балансировку самолёта. Чтобы восстановить балансировку, лётчик должен был включить насос, который перегонял топливо из одной консоли крыла в другую. Другим очень сложным аспектом полёта на этой машине был тщательный контроль воздушной скорости. Лётчик мог разогнаться до 410 км/ч во время набора высоты со включённой специальной системой снижения нагрузок от порывов, эффективной при ветре до 53 км/ч[37]. Но лётчику также нужно было следить за тем, чтобы не лететь слишком медленно, потому что на приборной скорости меньше 181 км/ч самолёт начинал сваливаться. Также он не мог лететь быстрее 189 км/ч, потому что в этом случае начиналась аэродинамическая тряска. Таким образом, после высоты 19 800 метров самая низкая и самая высокая скорости были совсем рядом. Вибрации при слишком медленном полёте были похожи на вибрации при слишком быстром, и лётчику приходилось быть предельно внимательным, корректируя режим полёта. Ошибка могла усугубить тряску и самолёт мог развалиться на части. И, чтобы жизнь была ещё интереснее, наши лётчики сообщали, что иногда во время поворота внутреннее крыло трясло перед сваливанием, а внешнее - из-за слишком высокой скорости.

Как только лётчик достигал 21 300 метров, он пытался поддерживать воздушную скорость 740 км/ч, что примерно равно скорости коммерческого реактивного лайнера, и следить за двигателем, чтобы он не перегревался и работал с максимальной эффективностью.

На высоте самолёт летел с задранным носом, поэтому для того, чтобы лётчик мог видеть землю, мы установили устройство, известное как аэронавигационный визир - перевёрнутый перископ с 4 уровнями увеличения, который поворачивался на 360 градусов. Лётчикам также приходилось использовать для навигации секстант для прокладывания точного маршрута, находясь в режиме полного радиомолчания. Фотографирование целей должно быть выполнено с отменной точностью. Промах в расчётах мог означать смерть от огня с земли или от атаки истребителей - и гарантированный международный скандал.

Полёты на этом самолёте можно было доверить только самым лучшим лётчикам, которые были только доступны. ЦРУ осознало это поздней осенью 1955 года, когда они приняли неожиданное решение привлечь к секретным полётам иностранных лётчиков. Основная мотивация состояла в том, что если будет сбит, скажем, турецкий лётчик, а не американский, то это будет не настолько щекотливая ситуация. Президент ограничил участие ВВС в программе U-2 на том основании, что ЦРУ могли лучше сохранить проект в тайне и в том случае, если самолёт будет сбит, то лучше, чтобы за штурвалом был гражданский пилот, нежели лётчик-истребитель. К большому огорчению военно-воздушных сил и нескольких высокопоставленных чиновников ЦРУ Белый дом приказал ЦРУ набирать пилотов из стран НАТО, которых можно было бы выдать за пилотов международной программы по исследованию погодных условий на большой высоте, которая была прикрытием для полётов U-2. Таким образом, 7 иностранных лётчиков прибыли в конце осени 1955 года и начали проходить обучение под руководством полковника Билла Янси из Стратегического авиационного командования и небольшой группы первоклассных инструкторов ВВС, которые были тщательно подготовлены на U-2 нашими собственными лётчиками-испытателями. Но с первого дня это мероприятие оказалось безнадёжным. Лётчикам не хватало опыта летать на таком требовательном самолёте, как U-2, и некоторые из них испугались, понимая, что им придётся приземляться на 2 стойки велосипедного шасси. Менее, чем через 2 недели их отправили обратно, и Келли с облегчением написал в своём дневнике: “Решено использовать только американских лётчиков, слава Богу”.

До конца года генерал Кертис Лимэй, суровый начальник Стратегического авиационного командования, настоял на том, чтобы его командование само набирало лётчиков для программы U-2. Лимэй был в ярости из-за того, что они не осуществляли собственную программу своими силами и считал, что Эйзенхауэр потерял рассудок, позволив ЦРУ иметь свои собственные воздушные силы. Он так сильно спорил с министром ВВС Гарольдом Тэлботтом, что тот, наконец, сдался и поставил задачу набрать и обучить лётчиков из Стратегического авиационного командования, с дополнительным обещанием, что U-2 будут доступны “синим кителям” в ближайшем будущем. В те дни у Стратегического авиационного командования имелись свои собственные истребители, которые использовались для сопровождения бомбардировщиков. Выбранные лётчики-истребители Стратегического авиационного командования выводились из состава ВВС и приступали к работе в Локхид по контракту под вымышленными именами. Мы включили их в списки сотрудников компании и выплачивали им зарплату, и даже для КГБ было бы нелегко выяснить, что лётчики на самом деле военные. Агенты спецслужб называли эту тотальную подмену личностей “переодеванием в овечью шкуру”. Это было настолько тесное сотрудничество в области разведки, насколько это вообще возможно между правительством и частной компанией.

Специальные правительственные фонды возместили Skunk Works все расходы на зарплаты и на обслуживание нашими механиками и наземными экипажами U-2 на зарубежных базах. Управление настояло на использовании нашего обслуживающего персонала вместо механиков ВВС просто потому, что у нас была монополия на знания и большой опыт работы с U-2, а при осуществлении полётов над Россией ошибки в обслуживании были недопустимы. Нам нужен был идеально функционирующий самолёт от взлёта до приземления. Никаких посадок на брюхо посреди русского свекольного поля.

Только богу известно, сколько усилий пришлось приложить Skunk Works, чтобы завоевать доверие Управления. Мы даже вкладывали свои собственные средства для производства самолёта, когда Конгресс долго не утверждал финансирование Секретного фонда ЦРУ. В конечном итоге на программу U-2 было выделено более 54 миллионов долларов. Из чистого патриотизма Келли нарушил одно из собственных строго соблюдаемых правил - правило номер 11, если быть точным, - которое заключалось в том, что финансирование со стороны заказчика должно быть своевременным. Мы своевременно отчитывались перед заказчиком о проделанной работе и бережно расходовали средства. Келли требовал своевременных поэтапных выплат, чтобы нам не пришлось влезать в долги из-за правительства. Но из-за безотлагательности вопроса национальной безопасности Келли пришлось взять кредит в размере 3 миллионов долларов для покрытия затрат на производство U-2 в то время, когда процентные ставки составляли около 5%. Тем не менее, это был хороший пример того, как подрядчик поддерживает правительство. И в конце мы смогли вернуть около 15% от общей стоимости производства U-2 обратно ЦРУ, ещё и построили 5 дополнительных самолётов из запасных фюзеляжей и деталей, которые нам не понадобились, потому что и Skunk Works, и U-2 работали отлично. Вероятно, это был единственный случай уменьшения итоговой стоимости заказа в истории военно-промышленного комплекса.

Первая группа из 6 пилотов U-2, набранная из лётчиков-истребителей САК, прибыла в Skunk Works осенью 1955 года. Они были в гражданской одежде и имели при себе липовые документы. Они потратили 3 дня на ознакомление с самолётом до вылета на секретную авиабазу для тренировок с нашими инструкторами. Я помню, как разговаривал с одним из них, с темноволосым парнем с мягким западновирджинским акцентом, который задал мне несколько вопросов об устройстве воздухозаборников. Я сразу вспомнил его, когда 4 года спустя его лицо появилось на первых полосах всех газет мира, и это был Фрэнсис Гэри Пауэрс.

Я узнал, что эти лётчики получали 40 000 долларов в год, плюс бонус в 1000 долларов в месяц при нахождении за рубежом. 40 000 долларов удерживались нашей бухгалтерией до их возвращения. Это означало, что чтобы получить своё вознаграждение, они должны были вернуться живыми.

Одним утром лётчики улетели на базу на C-47 с закрашенными пассажирскими иллюминаторами, принадлежавшим ЦРУ. Однако, поскольку наши наземные экипажи продолжали обслуживать самолёты на зарубежных базах, а некоторые мои коллеги совершали периодические командировки для добавления новых устройств или для внесения исправлений в конструкцию, мы могли урывками получать информацию о полётах U-2. Первая группа U-2 на базе в Висбадене в Западной Германии начала функционировать всего через 10 месяцев после первого полёта и меньше, чем через 18 месяцев с начала разработки. Дик Биссел лично получил разрешение от тогдашнего канцлера Конрада Аденауэра использовать немецкую землю для этой секретной разведывательной операции. Одновременно в начале июня 1956 года Национальный консультативный комитет по аэронавтике, предшественник НАСА, объявил в Вашингтоне о начале новой программы исследований метеорологических условий на большой высоте с использованием нового самолёта Локхид U-2, который, как ожидается, будет летать на высоте более 16 километров. Они утверждали, что новый U-2 будет исследовать погоду для реактивного транспорта будущего, и это заявление было обманом. Наш отряд U-2 назвался “Первая эскадрилья разведки погоды (временная)”. Это были странные погодные самолёты, скрытые в отдалённом уголке авиабазы Висбаден, охраняемые агентами ЦРУ с автоматами. И к тому моменту, когда эти ребята развернулись в Германии с четырьмя U-2 и 6 пилотами, мы в Skunk Works строили ещё 10 самолётов, которые были поделены на 3 оперативных отряда: отряд A в Германии, отряд B в Турции и Отряд C в Японии.

Завеса секретности опустилась, как только был развёрнут первый отряд. Все в Skunk Works нутром чувствовали, что полёты над Россией должны были вот-вот состояться, но только Келли контактировал с ЦРУ; он исчез на несколько дней, и все мы думали, что он либо находится в Германии (что было неверно), либо встречается в Вашингтоне с Мистером Б (что было правдой) и ему показывают фотографии, сделанные во время первых полётов (что тоже оказалось правдой).

Первый полёт над Россией произошёл 4 июля 1956 года. Пилот ЦРУ по имени Харви Штокман пролетел над северной Польшей в сторону Белоруссии, пролетел над Минском, затем повернул налево и полетел в сторону Ленинграда. Весь его полёт отслеживался радарами, и десятки советских перехватчиков тщетно пытались добраться до него, однако он благополучно вернулся в Германию, пробыв в воздухе почти 9 часов. Когда я пришёл на работу после праздничного уик-энда, Келли собрал нескольких сотрудников аналитического отдела и кратко рассказал об этом событии. “Что ж, ребята, Айк получил свою первую открытку. Первые снимки уже обрабатываются. Но чёрт возьми, нас обнаружили почти сразу, как только мы взлетели. Я думаю, мы сильно недооценили возможности их радиолокаторов. Мы слышали их переговоры, и, хотя они ошибались в оценке нашей высоты, мы всегда полагали, что они не смогут даже увидеть нас на высоте выше 20 километров. И знаете, почему? Потому что во время Второй мировой войны мы передали им по ленд-лизу радар раннего обнаружения и предположили, что они, как и мы, не улучшали его с тех времён. Очевидно, что это оказалось не так. Теперь я хочу, чтобы вы провели мозговой штурм по поводу того, что мы можем сделать, чтобы сделать нас менее заметными или помочь нам подняться ещё выше”.

Советы поднимали в воздух половину своих ВВС, чтобы попытаться помешать нашим полётам, и президент был сильно расстроен тем, насколько легко они могли обнаружить U-2. “Мистер Б пытается увеличить интенсивность полётов, прежде чем Айк свернёт их или русские собьют самолёт, - вздохнул Келли. - Президент дал нам всего 10 дней с хорошей погодой для полётов. Что будет после, не знает никто”.

Взгляд со стороны. Марти Натсон (лётчик)

Я был первым лётчиком, набранным для программы U-2, и я совершил 3-й полёт над Советским Союзом утром 8 июля 1956 года. Я был 26-тилетним лётчиком-истребителем с 1000 часов налёта, и я чуть не умер от разочарования, когда впервые увидел U-2. Посмотрев внутрь кабины этого проклятого самолёта, я обнаружил там штурвальную колонку. Это была последняя капля. Потому что либо вы летите с ручкой управления, подобно уважающему себя истребителю, либо вы пилот дрянного бомбардировщика (какой позор), крутящий штурвал, будто водитель-дальнобойщик. Я напряжённо летал на U-2 для ЦРУ следующие 29 лет. Самолёт был очень капризен при посадке и легко уходил в сваливание, но я влюбился в него. Просто я был достаточно безумен, чтобы получать удовольствие от опасности.

Теперь я летел над Россией в хрупком маленьком самолёте с размахом крыла с проклятый Бруклинский мост, и я мог видеть на 500 километров вокруг себя. Это была территория противника, невероятно. В те дни у меня было очень простое отношение к Советскому Союзу - это была империя зла, запретное, чуждое место, и я точно не хотел потерпеть там крушение. Мне пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я действительно лечу над Советским Союзом.

Я начал день с богатого белком завтрака, стейка и яиц, затем надел громоздкий высотно-компенсирующий костюм и тяжёлый шлем и лёг на 2 часа в специальное контурное кресло, дыша чистым кислородом. Это было нужно для того, чтобы убрать азот из моей кровеносной системы, чтобы избежать кессонной болезни, если мне придётся быстро снижаться с большой высоты.

От 2-х парней, которые летали до меня, я знал, что столкнусь с большой советской активностью в воздухе. Эти сукины сыны засекли меня, как только я оторвался от земли, и это стало неприятным сюрпризом. Мы думали, что на таких высотах мы будем невидимы для их радаров. Без шансов. Через аэронавигационный визир я видел, как 15-ть МиГов летели подо мной, на 4500 метров ниже. Днём раньше Кармен Вито летел вдоль железной дороги, ведущей прямо к Москве и непосредственно наблюдал, как два МиГа при попытке забраться на высоту столкнулись и разрушились.

Вито был на волосок от смерти. Его наземный экипаж положил таблетку цианистого калия не в тот карман. Нам выдавалась таблетка цианистого калия на случай плена, пыток и всего такого, но решение использовать её или нет было за нами. Но Кармен не знал, что цианид был в правом нагрудном кармане его комбинезона, куда он сунул горсть леденцов от кашля со вкусом лимона. Таблетка цианистого калия должна была лежать во внутреннем кармане. Вито почувствовал, что его горло пересохло, как только он долетел до Москвы – кто может его обвинить? Он засунул руку в карман, чтобы взять леденец от кашля, но взял таблетку цианистого калия и закинул её в рот. Он начал её рассасывать. К счастью, он осознал свою ошибку в течение секунды и в ужасе выплюнул таблетку, прежде чем она начала действовать. Если бы он раскусил таблетку, то он бы мгновенно умер и рухнул прямо на Красную площадь. Представьте себе, какой бы был международный скандал!

Я хранил свою таблетку цианида во внутреннем кармане и молился, чтобы двигатель не заглох. Остановка двигателя значила, что у меня огромные проблемы, и я могу оказаться или в русском морге или в проклятом ГУЛАГе.

Я был на взводе, прямо как во время боевого вылета в Корее. В кабине ничего не было автоматизировано. Нам нужно было лететь точно по прямой линии на высоте 21300 метров, смотря через аэронавигационный визир и используя карты. Я сравнивал то, что я наблюдал в визире, с тем, что было на карте. Примитивно, как и 30 лет назад, когда все полёты осуществлялись без приборов. Но все мы быстро достигли мастерства в этом.

Я летел над Ленинградом, и это было поразительно, потому что Ленинград был моей целью как лётчика Стратегического авиационного командования, и я провёл 2 года, изучая карты местности. И я был прямо там, прилетев с той самой стороны, предусмотренным боевым заданием, и смотрел вниз. Но в этот раз я целился для фотографирования, а не сброса бомб. День был совершенно ясным, и примерно через 20 минут после Ленинграда[38] я нашёл то, что нужно. Это было именно то, что президент Соединённых Штатов ожидал увидеть. Я летел прямо над авиабазой Энгельс, где в ожидании моих камер были выстроены 30 М-4 (“Бизонов”). Я думал, что это подтвердило худшие опасения. В Вашингтоне боялись, что мы столкнулись с большим отставанием в бомбардировщиках. Я подтвердил это - по крайней мере, я так думал. Как оказалось, мои фотографии были переданы Алленом Даллесом в Овальный кабинет. В течение нескольких недель там царил настоящий ужас, но затем начали приходить результаты других полётов, и мои 30 “Бизонов” были единственными, замеченными на территории всей этой огромной страны. Поэтому мы немного расслабились и стали обращать внимание на их ракетную промышленность. После этого первого полёта я осуществил ещё сотни для ЦРУ, но я думаю, что самым важным из них был тот самый полёт над базой Энгельс. Я пролетел над территорией самого закрытого общества на Земле, о котором мы мало знали, и подо мной была большая часть их воздушных сил, и ничто не могло скрыться от линз наших камер. Я помню, как пробормотал: “Святое дерьмо”, когда эти камеры начали жужжать. Я знал, что это был невиданный скачок по важности и значимости в деле разведки.

После первых полётов русские изо всех сил пытались остановить U-2. Русский посол выразил официальный протест Госдепартаменту, и Кремль втайне угрожал немцам ракетной атакой по их базе, если они продолжат разрешать нам использовать её. Агенты КГБ парковали свои большие чёрные машины прямо у забора и наблюдали, как мы взлетаем и приземляемся. Поэтому мы переместились на базу на юге Турции. Большинство полётов из Турции осуществлялось для мониторинга советских ракетных испытательных полигонов на их южной границе. Спутник был запущен в октябре 1957, таким образом они вывели первый искусственный объект на орбиту. Русские хвалились возможностью своих межконтинентальных ракет достичь любой точки США, хотя у них не было испытательных запусков с мая 1958 до следующего февраля. Пресса уничтожала Эйзенхауэра за то, что он позволил русским опередить нас. Мы исследовали Тюратам (Байконур), их ракетный испытательный комплекс, ядерные испытательные площадки и ракетный полигон Капустин Яр.

Я летал над Восточным Уралом, чтобы наблюдать за испытательными запусками ракет. У ЦРУ были шпионы на местности, которые информировали нас о датах предстоящих испытаний. Как правило, мы получали уведомление за 1 день до пуска, готовились и получали одобрение президента для слежения за пуском. К осени 1959 года они проводили испытания 1 ракеты в неделю. Я совершил 1 или 2 таких наблюдательных полёта, и они были действительно впечатляющими. Я летел глубокой ночью над одним из самых отдалённых мест в мире. Никаких огней. В безлунную ночь это было похоже на полёт над океаном чернил. Я летел с большой камерой, лежавшей у меня на коленях. Камера была ручная и имела специальную плёнку, с помощью которой, сняв огневой факел ракеты, можно было выяснить, какое топливо они использовали и даже понять конструкцию ракеты. На U-2 также имелись специальные устройства для сбора проб воздуха, устанавливаемые на фюзеляже снаружи, для поиска химических следов запуска в воздухе. Внезапно небо озарилось, и большая ракета с рёвом оторвалась от площадки. Я повернул в сторону, снимая огневой факел, пока он не исчез в космосе. Русские даже не знали, что я был там.

Но самым захватывающим стал полёт с маленькой взлётно-посадочной полосы в Пешаваре в Пакистане, где у нас было сопровождающее подразделение, созданное в конце 1958 года. Полёт был настолько долгим, что я не мог вернуться на базу. Моей целью были радар и ракетный испытательный полигон в Казахстане, затем ядерный испытательный полигон вблизи Семипалатинска и, наконец, главный испытательный полигон межконтинентальных баллистических ракет. К тому времени у меня должно было почти закончиться топливо. План состоял в том, что я должен был планировать над Уральскими горами, чтобы сэкономить топливо и приземлиться на маленькой взлётно-посадочной полосе времён Второй мировой войны недалеко от Захедана, в Иране, рядом с границей 3 стран - Афганистана, Индии и Пакистана. ЦРУ отправило самолёт C-130 с агентами, вооружёнными гранатами и автоматами, чтобы охранять базу от горных бандитов, которые контролировали эту территорию. Если я подлечу к полосе и увижу облако чёрного дыма, это будет означать, что на базу напали бандиты. В этом случае мне следует катапультироваться. Я пересёк русскую границу, когда у меня оставалось только 380 литров топлива. Дело на самом деле приняло опасный поворот. Я не увидел никакого дыма, поэтому я пошёл на посадку и приземлился с менее чем 75 литрами в баках. У одного из агентов была упаковка из 6 банок холодного пива. У них была радиостанция, с помощью которой они должны были отправить закодированное сообщение, что со мной всё в порядке. Один из парней подошёл ко мне и сказал: “Наше оборудование не работает. Я знаю, что вы радиолюбитель. Быть может, вы знаете код Морзе?”. И вот я сижу на земле под палящим солнцем, всё ещё облачённый в высотно-компенсирующий костюм, потягивая пиво из банки в одной руке, и выстукивая тире и точки другой рукой.

В начале 1959 года мы начали наблюдать тревожную активность внутри России. Вокруг их стратегических баз появлялись странные “звёзды Давида”. Мы достаточно быстро поняли, что это было строительство стартовых позиций зенитных ракет. Теперь у нас был приказ отклоняться от плана полёта и фотографировать “звёзды Давида”, если мы их увидим. Эти первые зенитные ракеты не могли достать нас. Они были предназначены для целей, летящих на высоте до 17 километров, против наших бомбардировщиков. Но мы поняли, что дни наших полётов сочтены. Рано или поздно кого-то из нас собьют. Я точно знал, что это будет другой парень, не я.

Они пытались сбить нас, используя истребители как баллистические ракеты. Они облегчили несколько МиГ-21, разгонялись на них до предельной скорости и летели вверх до высоты 20700 метров, затем двигатели глохли и истребители падали вниз. Предположительно, они могли снова запустить двигатель на высоте 10 километров. Я уверен, что они потеряли несколько самолётов и лётчиков, играя в таких “камикадзе”. Это было безумие, но оно показывало, насколько они были разозлены и отчаяны.

К зиме 1960 года мы получили донесения от разведки, предупреждающие нас об улучшении советских радаров и зенитных ракет. Их новая ракета С-75 была улучшенной версией старой ракеты, она была способна достичь нашей высоты и она оснащалась мощной боевой частью, которая могла стать смертельной при взрыве в сотне метров от самолёта. Мы по возможности облетали С-75 с большим запасом. Я должен признать, что все мы волновались. У нас уже давно были катапультирующиеся кресла. Это был такой элемент дополнительного веса, без которого никто в здравом уме бы не обошёлся.

ЦРУ дали проекту имя “Радуга”. Приказы шли прямиком из Овального кабинета и имели наивысший приоритет. Были задействованы все инженеры и конструкторы Келли. Цель: значительно снизить радиолокационную заметность U-2 или президент отменит программу целиком. Эти приказы были получены в 1956, незадолго до нового года, после 7 или 8 полётов над Советским Союзом. Русские ревели на нас по дипломатическим каналам. Они не обвиняли нас публично, поскольку этим самым они бы признали, что не могут помешать нашим полётам и это поставило бы их в неловкое положение, но это не делало их угрозы менее беспокоящими.

Таким образом, проблема была в том, чтобы найти способ уменьшить радиолокационную заметность самолёта с размера автобуса на Пятой авеню до размера двухдверного купе. Но большой хвост, крыло и массивные воздухозаборники U-2 затрудняли это, выступая как цирковой прожектор на вражеских радаров. Келли вылетел в Кембридж, штат Массачусетс, чтобы попросить помощи у авторитетной научной группы, проводящей исследования в области противорадарных технологий. Он привёз с собой 2 своих лучших экспертов в области радиолокации, доктора Фрэнка Роджерса и Эда Перселла, чтобы помочь нам провести мозговой штурм. Я был привлечён к анализу различных композитов и красок, с помощью которых можно было бы попытаться поглотить радиолокационную энергию, не добавляя слишком большого веса к самолёту. U-2 был окрашен чёрной матовой краской, чтобы не он не бликовал на солнце. Мы хотели сделать его обнаружение как можно более трудным для людей с земли или снизу из перехватчика, пытающегося добраться до U-2. Мы начали экспериментировать с хромосодержащей краской, которая меняла свой оттенок от синего до чёрного при разных температурах, подобно хамелеону. Но краска добавляла больше веса, чем уменьшала заметность, равно как и идея покрасить U-2 узором в горошек, чтобы размыть силуэт на фоне неба. Что касается дурацкого радиолокатора, Роджерс и Перселл предложили радикальное нововведение: растянуть фортепианные струны вдоль всего фюзеляжа в надежде, что как можно больше радиолокационной энергии на всех частотах рассеется в разных направлениях. Струны ухудшили характеристики U-2, и мы потеряли 2100 метров высоты.

Следующее, что мы пробовали - это что-то вроде экрана Солсбери, металлическая сетка, нанесённая на нижнюю часть самолёта, в надежде отклонить входящие лучи радара, но это работало только на ограниченном диапазоне частот и высот.

Келли считал, что более практичным будет нанесение специальной ферритовой краски, которая будет поглощать радиолокационную энергию, а не возвращать её обратно. Краска была умеренно эффективна, но она препятствовала рассеиванию тепла через внешнюю обшивку планера, и возникли проблемы с перегревом двигателя. Но краска уменьшила ЭПР в 10 раз, поэтому мы решили дать ей шанс. Мы назвали эти специально окрашенные самолёты “грязными птицами” и отправили первый из них для лётных испытаний в апреле 1957 года. Наш лётчик-испытатель Боб Сикер поднял U-2 выше 21 километра и передал по радио, что температура двигателя быстро растёт. Спустя несколько мгновений его двигатель взорвался, и, когда высотно-компенсирующий костюм мгновенно раздулся, забрало гермошлема оторвалось и сорвало кислородную маску Боба. U-2 упал и разбился. Нам потребовалось 3 дня, чтобы найти обломки и тело Боба. Вскрытие показало, что на высоте 21 километра он испытал острую гипоксию и потерял сознание всего за 10 секунд. Причиной, убившей Боба, было дефектное крепление забрала гермошлема, которое стоило 50 центов.

ЦРУ настолько хотели выиграть время для полётов над СССР, что Биссел поручил Келли выделить 4 наших инженеров и попросить их написать фальшивое руководство по полётам для U- 2, где написано, что масса самолёта вдвое больше реального, максимальная высота всего 15200 метров, и что на самолёте установлено только научное погодное оборудование. Руководство включало фотографии фальшивых приборных панелей с изменённой маркировкой для ограничений скорости, высоты и перегрузки. Были выпущены 4 копии, затем они были искусственно состарены с помощью сигарет, жирных и кофейных пятен. Каким образом ЦРУ подкинуло их в советские руки, знал только Мистер Б, и он никогда никому об этом не рассказывал.

Взгляд со стороны. Джеймс Шербонью

В июле 1957 года грузовой самолёт достал первую так называемую “грязную птицу” на базу в Турции. Она была покрыта пластиком, а из носовой части к мачтам, расположенным на крыле, были натянуты фортепьянные струны. Струны должны были рассеивать лучи от радара, в то время как краска должна была поглощать электромагнитную энергию на других частотах. Но я отнюдь не был в восторге. Моя зарплата была очень хорошей, и это была компенсация за полёты с высоким риском на полуэкспериментальном самолёте, но я никогда раньше не рисковал летать на самолёте-гитаре.

Инженер Skunk Works, прилетевший с “грязной птицей”, признал, что вес дополнительного оборудования будет стоить нам высоты и уменьшения дальности до 5000 километров. 7 июля 1956 года я полетел на “грязной птице” вдоль побережья Чёрного моря на расстоянии 19 километров для проверки советской системы обороны. Полёт длился 8 часов, и на борту было множество специальных записывающих устройств. Мы преднамеренно пытались спровоцировать реакцию советской противовоздушной обороны по всему её южному флангу. План состоял в том, чтобы понять, смогут ли они обнаружить нашу “грязную птицу”. В целом, покрытие и струны работали хорошо, но анализ записей устройств показал, что “плохие парни” наводились на кабину и сопло двигателя, которые были ничем не скрыты.

Мой самый невероятный полёт произошёл только 2 недели спустя. Он был одобрен самим Эйзенхауэром и был связан с “грязной птицей”. В режиме полной секретности я взлетел с базы в Пакистане, чтобы залететь глубоко на территорию России и сфотографировать ракетный полигон, на котором, как предполагалось, готовился испытательный запуск межконтинентальной баллистической ракеты. Из-за дополнительного “грязного” веса я мог набрать высоту всего 17600 метров. Ракетный полигон был в 3 часах лёта, но примерно через 75 минут через визир я увидел ошеломительную картину: контуры знакомых кругов, которые я видел ранее, пролетая над нашим ядерным полигоном в Юкка Флэтс.

Моё сердце ёкнуло. В самом деле? Мы даже не подозревали о существовании этого испытательного полигона. Я выставил на визире максимальное увеличение и навёл его на высокую башню. Я почувствовал леденящий кровь ужас. Наверху этой башни был установлен большой объект, а в трёх километрах находилось большое бетонное укрытие с признаками активности вокруг. Вдруг мне пришла в голову страшная мысль: что, если эти ублюдки собираются взорвать ядерную бомбу, как только я окажусь прямо над ней? Эта сумасшедшая мысль застряла в моей голове, и я начал потеть и учащённо дышать. “Подождите, чёрт возьми. Подождите. Дайте мне пролететь, затем взрывайте” - кричал я в гермошлем.

На борту была система из 3 камер, 1 была направлена вниз, а 2 другие под углами в 45 градусов, чтобы каждая фотография перекрывалась с другой и при сведении снимков получалась стереографическая картинка. Я щёлкнул тумблер и камеры начали жужжать. Кажется, прошла целая вечность, пока самолёт пролетал прямо над этой башней. Моё сердце бешено колотилось. Я знал, что в любую последующую секунду я могу просто испариться.

Через 5 минут я уже был на довольно большом расстоянии от ядерного объекта и смеялся над собой за то, что так дрейфил. Через три часа я был над Омском и фотографировал военно-промышленный комплекс, представляющий интерес для САК в качестве потенциальной цели; затем я повернул на восток, чтобы отправиться к ракетному испытательному полигону – к главной цели полёта. Я сфотографировал полигон, на котором были свидетельства недавних испытаний и полетел обратно в Пакистан. Сквозь визир я смотрел на просторы центральной России, огромные, почти невообразимые, и от этого вида я почувствовал себя потерянным и одиноким. Не было никаких следов МиГов, которые бы пытались добраться до меня, из чего я сделал вывод, что Skunk Works доработали свою магию и скрыли меня от вражеских радаров. Если это было правдой, то это означало, что в тот момент вообще никто в мире не знал, где я конкретно нахожусь, потому что я был вне зоны досягаемости постов наблюдения США. Внезапно я насторожился. Двигатель стал издавать странные звуки, но я давно знал, что неровность работы двигателя прямо пропорциональна расстоянию, которое должен преодолеть лётчик, прежде чем он безопасно перелетит через вражескую границу.

Через 20 минут на фоне синего неба я увидел блестящий пик впечатляющей горы под названием К-2 (Пик Коммунизма ?). К-2 была моим маяком на обратной дороге к Пакистану, горячему душу и кровати, и я подсчитал, что мне осталось лететь около часа, 700 километров, прежде чем я пересеку границу. Полёт длился уже больше восьми часов, и мне приспичило помочиться.

Я проклинал себя за то, что в ночь перед полётом я забыл о своём запрете на питьё. Я всегда старался не пить перед полётом, потому что я не мог мочиться в полёте из-за высотно-компенсирующего костюма. Чтобы сделать это, мне нужно было снять три слоя одежды и писать вверх в мочеприёмник. Я просто не мог это сделать. И тут пришла боль. Настоящая боль. Будто вонзающийся нож. Я был измотан и испытывал сильнейшую боль. Я пытался мочиться в мочеприёмник, я пытался мочиться прямо в штаны, но у меня были спазмы и ничего не выходило. Мне было так плохо, что я едва мог фокусировать взгляд, и когда великолепные гранитные громады К-2 проплыли снизу, я едва это заметил. Проклятие. К тому моменту, когда я приземлился, боль возросла до такой степени, что я почти выкатился за пределы полосы и врезался в лес. Я почти не помню, как механик открывал кабину, стоя на верху лестницы, как я отталкивал его в сторону, и как мгновенно спустился по этой лестнице. Спустя несколько мгновений, не обращая внимания ни на что, я установил на этой взлётно-посадочной полосе новый мировой рекорд.

Я думал, что стану героем за открытие ранее неизвестного советского ядерного полигона с бомбой на башне. Вместо этого группа, которая опрашивала меня, подняла меня на смех. “В этой части центральной России нет никаких ядерных полигонов”, - сказал мне один из них. Но они передали моё наблюдение по специальной связи в Вашингтон, пока другая группа начала обрабатывать мои плёнки. Штаб ЦРУ ответил шифрованным сообщением менее чем за час. Их ответ был суровым, что-то между личным упрёком и официальным выговором. Доверие ко мне было подорвано. Но на следующий день на обеде Джон Парангоски, старший агент ЦРУ, ответственный за нашу операцию, отвёл меня в сторону с виноватой улыбкой. “Извиняюсь, Джим. Наши источники только что сообщили, что ядерная бомба на этой башне взорвалась менее чем через 2 часа после того, как ты пролетел над ней”.

Однажды, в течение заключительной зимы полётов U-2 над Россией, Келли Джонсон вернулся из штаб-квартиры ЦРУ очень угрюмым. Он не мог поверить, что русские легко отслеживают наши полёты и что развитие их наземных средств обороны и прекращение наших полётов всего лишь вопрос времени. “Доработка этого самолёта не принесёт пользы. Нам нужно что-то новое”, - сказал нам Келли. Его мозг уже начал раздумывать о преемнике U-2, который смог бы пролететь над Москвой. Он попросил выдающегося американского математика Билла Шрёдера предположить, сколько времени потребуется Советам на доработку их новейшей ракетной системы, чтобы она могла сбить U-2 . Шрёдер дал U-2 меньше года.

Один из наших инженеров вернулся из краткосрочной командировки на секретную базу U-2 в Турции и сообщил, что моральный дух лётчиков сильно упал. Они беспокоились о строительстве новых стартовых позиций для зенитных ракет C-75 в районах основных целей в Советском Союзе. Президент был осведомлён о растущих рисках и резко сократил количество полётов U-2. Поездка нашего инженера в Турцию была связана с растущей обеспокоенностью по поводу безопасности полётов: инженер должен был проконтролировать установку нового “чёрного ящика” в хвостовую часть U-2, чтобы подавлять и рассеивать лучи вражеского радара. На нашем жаргоне ящик назывался РЭП - средством радиоэлектронного подавления - и мы надеялись, что он предотвратит захват самолёта ракетой.

Дик Биссел передал Келли, что спецслужбы активно настаивали по крайней мере на ещё одном полёте над крупным русским ракетным испытательным полигоном Тюратам на Урале, поскольку недавний полёт выявил значительные успехи в разработке их первой межконтинентальной баллистической ракеты. Эйзенхауэр был готов одобрить этот полёт, однако Государственный департамент и госсекретарь Кристиан Хертер были категорически против. Хертер заменил Джона Фостера Даллеса, который умер от рака в начале года. Он беспокоился, что новый полёт может разрушить хрупкие связи по подготовке к встрече в Париже между Айком и Хрущёвым, запланированным на 14 мая.

Биссел сказал Келли, что Аллен Даллес добился от президента разрешения на последний полёт за 2 недели до встречи в Париже. Датой полёта было назначено 1 мая 1960 года, советский праздник Первого мая, похожий на наше 4 июля. Мы надеялись застать их врасплох, с неполными расчётами на дежурстве. Как оказалось, наш “чёрный ящик” и маршрут полёта привели к трагической судьбе этого последнего полёта. Айк утвердил 2 плана полёта и оставил окончательное решение за ЦРУ. Выбор стоял между планом полёта с кодовым названием “Интервал”[39], который пролегал над некоторыми ключевыми ядерными и ракетными испытательными полигонами, и “Большим шлемом”, 9-часовым марафонским полётом с началом в Пакистане, пролётом через Россию и приземлением на базе в Бодо, Норвегия. Главной целью “Большого шлема” был облёт Тюратама, а затем огромные военно-промышленные комплексы в Свердловске и Плесецке. Все они были хорошо защищены.

Эти 2 плана были отправлены на рассмотрение начальнику штаба ВВС генералу Натану Твинингу, который быстро обнаружил существенные недостатки в “Большом шлеме” и призвал Аллена Даллеса способствовать необходимым изменениям. Твининг заметил, что предлагаемый план полёта в точности повторял маршрут, который использовался меньше месяца назад в полёте Марти Натсона над Свердловском, но в другом направлении. “Аллен, если вы снова полетите по этому маршруту, то они точно поймут, куда вы направляетесь, и будут ждать вас там. Вы попадёте в беду”. Даллес не согласился. Он лично утвердил “Большой шлем” без изменений.

Поскольку полёт был столь долгим (необходимо было пролететь 6000 километров от Пакистана до Норвегии) и требовал большой подготовки, Управление выбрало своего самого опытного лётчика и лучшего штурмана, 34-летнего Фрэнсиса Гэри Пауэрса. Он совершил 27 вылетов на U-2, включая несколько длительных полётов над восточным Средиземноморьем в 1956 году для сбора информации о передвижениях британских и французских военных кораблей, участвующих в нападении на Египет во время Суэцкого кризиса.

Пауэрс взлетел на рассвете в воскресенье 1 мая 1960 года из Пешавара, Пакистан. Пересечение советской границы со стороны Пакистана осуществлялось впервые и было ещё одним способом поймать русских врасплох. И в течение первых 3 часов полёта план работал отлично. Он легко пролетел над Тюратамом (Байконуром), затем сменил курс и направился на юг в сторону Свердловска по тому же маршруту, что и Натсон всего несколько недель назад. Когда Пауэрс приблизился к Свердловску, он внезапно увидел ослепительную оранжевую вспышку и почувствовал взрыв сзади. Возник правый крен и он начал падать. Когда самолёт начал круто пикировать, инстинкты подсказали ему, что самолёт был поражён в хвостовую часть. В полном ужасе он наблюдал, как оторвалось крыло. Высотно-компенсирующий костюм раздулся и сжал его, стекло гермошлема начало покрываться инеем. Высотомер показывал, что он был на высоте 10 300 метров и быстро падал. Он почти запаниковал, понимая, что прижат центробежной силой к приборной панели. Если он дёрнет рычаг катапульты, то он покинет кабину, оставив в ней обе блокированные ноги. Он изо всех сил попытался откинуться назад и вручную открыть фонарь кабины. Фрэнсис Гэри Пауэрс отстегнул ремень безопасности, и, когда бескрылый фюзеляж перевернулся вверх дном, покинул кабину.

Когда его парашют раскрылся, Пауэрс с удивлением увидел вдали ещё один. Что бы ни сбило его, оно также сбило и советского лётчика. Он приземлился на колхозное поле. К нему подбежали несколько сельских жителей. Они не были настроены недружелюбно и не подозревали, что перед ними американец. Он был слишком ошеломлён, чтобы сказать хоть слово, пока они взволнованно разговаривали между собой. Они помогли ему сесть в грузовик и повезли его. Позже он узнал, что они не знали, что с ним делать и везли его в местный аэропорт, предположив, что он русский лётчик. Однако в какой-то момент грузовик был остановлен милицией. Милиция арестовала Пауэрса.

Позже было установлено, что советская зенитно-ракетная батарея запустила 14 ракет С-75 по приближающемуся U-2, что свидетельствует о том, что они ждали его прибытия. Одна ракета сбила русский истребитель, который пытался перехватить Пауэрса, и ударные волны от разрывающихся ракет оторвали хвост U-2.

Келли позвонили домой далеко заполночь, и в понедельник утром он пришёл в Skunk Works в мрачном настроении и собрал нас. “С-75 сбил нас под Свердловском. Вот и всё. Это конец”.

Впервые в истории ракета “земля-воздух” сбила самолёт. Зная, насколько хрупким был U-2, и высоту, на которой он, вероятно, летел, когда его сбили, мы предполагали, что лётчик погиб. ЦРУ через НАСА сразу же выпустило заранее заготовленный пресс-релиз, в котором заявлялось, что один из самолётов программы по исследованию погоды на большой высоте вылетел из Турции, отклонился от курса и пропал вскоре после того, как пилот сообщил, что у него проблемы с кислородом. Хитрый Хрущёв подождал, пока Эйзенхауэр прибудет в Париж на саммит, и объявил, что русские сбили самолёт-шпион U-2. Администрация назвала это “фантастически голословным заявлением”. Эйзенхауэр отрицал выполнение шпионских полётов, а затем накануне саммита Хрущёв объявил, что лётчик был схвачен и признался, что выполнял шпионский полёт. Лётчика звали Фрэнсис Гэри Пауэрс.

Эйзенхауэр был унижен и был вынужден признать существование шпионской программы U-2, что, по его словам, было оправдано, так как Хрущёв недавно отклонил предложение по созданию “Открытого неба”. Чтобы успокоить русских и спасти саммит, Айк объявил, что он запретит все полёты, что он всё равно бы сделал в частном порядке. Но когда Хрущёв потребовал извинений, саммит провалился, и Эйзенхауэр вернулся домой.

В Skunk Works мы были не менее ошеломлены тем, что Пауэрс выжил, чем в ЦРУ и в Белом доме. Управление было в ярости от того, что Пауэрс не погиб при крушении и не использовал ядовитую иглу, заменившую таблетку цианида в снаряжении пилота, при том, что решение об её использовании принимал лётчик. Некоторые из ура-патриотов в Skunk Works соглашались с ЦРУ и утверждали, что Пауэрс был проклятым предателем, потому что не убил себя. И они в самом деле говорили это! Из-за своего малодушия президент пережил ужасное международное унижение. Выживание Пауэрса также смутило Даллеса и Биссела, которые, по-видимому, заверяли президента, что если U-2 собьют ракетой, то от самолёта и лётчика мало что останется. Пауэрс был также обвинён в том, что он покинул самолёт, не активировав взрывчатку с семидесятисекундной задержкой, что уничтожило бы плёнку и камеры, и они не попали бы в руки КГБ.

Мало кто сочувствовал Пауэрсу, которого держали без связи с внешним миром внутри печально известной тюрьмы на Лубянке в течение нескольких месяцев, прежде чем его судили на демонстрационном пропагандистском процессе, который длился более трёх недель и поставил Управление и Администрацию в неловкое положение. Пауэрс был сурово осуждён на десять лет колонии строгого режима и отсидел почти два года, прежде чем в феврале 1962 года его обменяли на захваченного русского шпиона Рудольфа Абеля. Это решение ещё больше разгневало многих в ЦРУ. “Это похоже на обмен Микки Мантла[40] на проклятого принимающего”, - ругался один из агентов Управления, услышав эту новость. Если бы Пауэрс убил самого себя или не выжил бы после взрыва ракеты, то он бы вернулся домой героем в деревянном гробу, обёрнутым флагом. Но, вернувшись измождённым и живым, его встретили как предателя и в большой тайне поселили в охраняемый ЦРУ дом в Вирджинии, чтобы на протяжении многих дней безжалостно допрашивать его о пережитом в России. Келли вызвали, чтобы послушать доклад о том, как был сбит самолёт, и он был удовлетворён тем, что Пауэрс ему рассказал. Келли уже давно проанализировал фотографии обломков U-2, опубликованные русскими, и доложил Бисселу, что скорее всего самолёт был поражён сзади. “Похоже, они попали в его хвост”. На разборе Пауэрс подтвердил этот факт. Келли пожалел парня и предложил ему должность инженера по лётным испытаниям U-2 в Skunk Works. Он с благодарностью принял предложение и работал для нас в течение восьми лет, вплоть до середины 1970-х годов, когда он стал работать на местную телекомпанию в качестве пилота репортёрского вертолёта. Он погиб в результате крушения вертолёта 1 августа 1977 года. Десять лет спустя ВВС посмертно наградили бывшего капитана крестом “За лётные боевые заслуги”. Заслуженная награда, которая, к сожалению, пришла слишком поздно.

Келли долго подозревал, что чёрный ящик с электроникой для создания помех, который мы установили на хвостовой части U-2 Пауэрса, мог работать не так, как мы хотели, а ровно наоборот. Ящик имел кодовое имя Granger, и он использовал определённые частоты для создания помех и сбивания вражеской ракеты с толку. Это были те же частоты, которые русские использовали на своих радарах. Но вполне вероятно, что к тому времени, когда мы стали устанавливать этот ящик, русские изменили эти частоты так, чтобы головка самонаведения выпущенной ракеты работала на той же частоте, что и лучи, переданные с нашего устройства. Несколько лет спустя подобный чёрный ящик был установлен на хвостах U-2 ЦРУ, пилотируемых тайваньскими лётчиками, совершающими крайне опасные полёты над материковой частью Китая. В один прекрасный день три из четырёх U-2 были сбиты, а единственный вернувшийся рассказал представителям ЦРУ, что он был очень удивлён, что выжил, потому что он забыл включить чёрный ящик. Для Келли всё сошлось. Но так это или нет, мы уже никогда не узнаем.

Взгляд со стороны. Ричард Хелмс (Директор ЦРУ с 1966 по 1973 год)

В июле 1957 года грузовой самолёт достал первую так называемую “грязную птицу” на базу в Турции. Она была покрыта пластиком, а из носовой части к мачтам, расположенным на крыле, были натянуты фортепьянные струны. Струны должны были рассеивать лучи от радара, в то время как краска должна была поглощать электромагнитную энергию на других частотах. Но я отнюдь не был в восторге. Моя зарплата была очень хорошей, и это была компенсация за полёты с высоким риском на полуэкспериментальном самолёте, но я никогда раньше не рисковал летать на самолёте-гитаре.

Инженер Skunk Works, прилетевший с “грязной птицей”, признал, что вес дополнительного оборудования будет стоить нам высоты и уменьшения дальности до 5000 километров. 7 июля 1956 года я полетел на “грязной птице” вдоль побережья Чёрного моря на расстоянии 19 километров для проверки советской системы обороны. Полёт длился 8 часов, и на борту было множество специальных записывающих устройств. Мы преднамеренно пытались спровоцировать реакцию советской противовоздушной обороны по всему её южному флангу. План состоял в том, чтобы понять, смогут ли они обнаружить нашу “грязную птицу”. В целом, покрытие и струны работали хорошо, но анализ записей устройств показал, что “плохие парни” наводились на кабину и сопло двигателя, которые были ничем не скрыты.

Мой самый невероятный полёт произошёл только 2 недели спустя. Он был одобрен самим Эйзенхауэром и был связан с “грязной птицей”. В режиме полной секретности я взлетел с базы в Пакистане, чтобы залететь глубоко на территорию России и сфотографировать ракетный полигон, на котором, как предполагалось, готовился испытательный запуск межконтинентальной баллистической ракеты. Из-за дополнительного “грязного” веса я мог набрать высоту всего 17600 метров. Ракетный полигон был в 3 часах лёта, но примерно через 75 минут через визир я увидел ошеломительную картину: контуры знакомых кругов, которые я видел ранее, пролетая над нашим ядерным полигоном в Юкка Флэтс. Моё сердце ёкнуло. В самом деле? Мы даже не подозревали о существовании этого испытательного полигона. Я выставил на визире максимальное увеличение и навёл его на высокую башню. Я почувствовал леденящий кровь ужас. Наверху этой башни был установлен большой объект, а в 3 километрах находилось большое бетонное укрытие с признаками активности вокруг. Вдруг мне пришла в голову страшная мысль: что, если эти ублюдки собираются взорвать ядерную бомбу, как только я окажусь прямо над ней? Эта сумасшедшая мысль застряла в моей голове, и я начал потеть и учащённо дышать. “Подождите, чёрт возьми. Подождите. Дайте мне пролететь, затем взрывайте” - кричал я в гермошлем.

На борту была система из 3 камер, одна была направлена вниз, а 2 другие под углами в 45 градусов, чтобы каждая фотография перекрывалась с другой и при сведении снимков получалась стереографическая картинка. Я щёлкнул тумблер и камеры начали жужжать. Кажется, прошла целая вечность, пока самолёт пролетал прямо над этой башней. Моё сердце бешено колотилось. Я знал, что в любую последующую секунду я могу просто испариться.

Через 5 минут я уже был на довольно большом расстоянии от ядерного объекта и смеялся над собой за то, что так дрейфил. Через 3 часа я был над Омском и фотографировал военно- промышленный комплекс, представляющий интерес для САК в качестве потенциальной цели; затем я повернул на восток, чтобы отправиться к ракетному испытательному полигону – к главной цели полёта. Я сфотографировал полигон, на котором были свидетельства недавних испытаний и полетел обратно в Пакистан.

Сквозь визир я смотрел на просторы центральной России, огромные, почти невообразимые, и от этого вида я почувствовал себя потерянным и одиноким. Не было никаких следов МиГов, которые бы пытались добраться до меня, из чего я сделал вывод, что Skunk Works доработали свою магию и скрыли меня от вражеских радаров. Если это было правдой, то это означало, что в тот момент вообще никто в мире не знал, где я конкретно нахожусь, потому что я был вне зоны досягаемости постов наблюдения США. Внезапно я насторожился. Двигатель стал издавать странные звуки, но я давно знал, что неровность работы двигателя прямо пропорциональна расстоянию, которое должен преодолеть лётчик, прежде чем он безопасно перелетит через вражескую границу.

Через 20 минут на фоне синего неба я увидел блестящий пик впечатляющей горы под названием К-2. К-2 была моим маяком на обратной дороге к Пакистану, горячему душу и кровати, и я подсчитал, что мне осталось лететь около часа, 700 километров, прежде чем я пересеку границу. Полёт длился уже больше 8 часов, и мне приспичило помочиться. Я проклинал себя за то, что в ночь перед полётом я забыл о своём запрете на питьё. Я всегда старался не пить перед полётом, потому что я не мог мочиться в полёте из-за высотно-компенсирующего костюма. Чтобы сделать это, мне нужно было снять 3 слоя одежды и писать вверх в мочеприёмник. Я просто не мог это сделать. И тут пришла боль. Настоящая боль. Будто вонзающийся нож. Я был измотан и испытывал сильнейшую боль. Я пытался мочиться в мочеприёмник, я пытался мочиться прямо в штаны, но у меня были спазмы и ничего не выходило. Мне было так плохо, что я едва мог фокусировать взгляд, и когда великолепные гранитные громады К-2 проплыли снизу, я едва это заметил. Проклятие. К тому моменту, когда я приземлился, боль возросла до такой степени, что я почти выкатился за пределы полосы и врезался в лес. Я почти не помню, как механик открывал кабину, стоя на верху лестницы, как я отталкивал его в сторону, и как мгновенно спустился по этой лестнице. Спустя несколько мгновений, не обращая внимания ни на что, я установил на этой взлётно-посадочной полосе новый мировой рекорд.

Я думал, что стану героем за открытие ранее неизвестного советского ядерного полигона с бомбой на башне. Вместо этого группа, которая опрашивала меня, подняла меня на смех. “В этой части центральной России нет никаких ядерных полигонов”, - сказал мне один из них. Но они передали моё наблюдение по специальной связи в Вашингтон, пока другая группа начала обрабатывать мои плёнки. Штаб ЦРУ ответил шифрованным сообщением менее чем за час. Их ответ был суровым, что-то между личным упрёком и официальным выговором. Доверие ко мне было подорвано. Но на следующий день на обеде Джон Парангоски, старший агент ЦРУ, ответственный за нашу операцию, отвёл меня в сторону с виноватой улыбкой. “Извиняюсь, Джим. Наши источники только что сообщили, что ядерная бомба на этой башне взорвалась менее чем через 2 часа после того, как ты пролетел над ней”.

Однажды, в течение заключительной зимы полётов U-2 над Россией, Келли Джонсон вернулся из штаб-квартиры ЦРУ очень угрюмым. Он не мог поверить, что русские легко отслеживают наши полёты и что развитие их наземных средств обороны и прекращение наших полётов всего лишь вопрос времени. “Доработка этого самолёта не принесёт пользы. Нам нужно что-то новое”, - сказал нам Келли. Его мозг уже начал раздумывать о преемнике U-2, который смог бы пролететь над Москвой. Он попросил выдающегося американского математика Билла Шрёдера предположить, сколько времени потребуется Советам на доработку их новейшей ракетной системы, чтобы она могла сбить U-2 . Шрёдер дал U-2 меньше года.

Один из наших инженеров вернулся из краткосрочной командировки на секретную базу U-2 в Турции и сообщил, что моральный дух лётчиков сильно упал. Они беспокоились о строительстве новых стартовых позиций для зенитных ракет С-75 в районах основных целей в Советском Союзе. Президент был осведомлён о растущих рисках и резко сократил количество полётов U-2. Поездка нашего инженера в Турцию была связана с растущей обеспокоенностью по поводу безопасности полётов: инженер должен был проконтролировать установку нового “чёрного ящика” в хвостовую часть U-2, чтобы подавлять и рассеивать лучи вражеского радара. На нашем жаргоне ящик назывался РЭП - средством радиоэлектронного подавления - и мы надеялись, что он предотвратит захват самолёта ракетой.

Дик Биссел передал Келли, что спецслужбы активно настаивали по крайней мере на ещё одном полёте над крупным русским ракетным испытательным полигоном Тюратам (Байканур) на Урале, поскольку недавний полёт выявил значительные успехи в разработке их первой межконтинентальной баллистической ракеты. Эйзенхауэр был готов одобрить этот полёт, однако Государственный департамент и госсекретарь Кристиан Хертер были категорически против. Хертер заменил Джона Фостера Даллеса, который умер от рака в начале года. Он беспокоился, что новый полёт может разрушить хрупкие связи по подготовке к встрече в Париже между Айком и Хрущёвым, запланированным на 14 мая.

Биссел сказал Келли, что Аллен Даллес добился от президента разрешения на последний полёт за 2 недели до встречи в Париже. Датой полёта было назначено 1 мая 1960 года, советский праздник Первого мая, похожий на наше 4 июля. Мы надеялись застать их врасплох, с неполными расчётами на дежурстве. Как оказалось, наш “чёрный ящик” и маршрут полёта привели к трагической судьбе этого последнего полёта. Айк утвердил 2 плана полёта и оставил окончательное решение за ЦРУ. Выбор стоял между планом полёта с кодовым названием Time Step (“Интервал”), который пролегал над некоторыми ключевыми ядерными и ракетными испытательными полигонами, и “Большим шлемом”, 9-часовым марафонским полётом с началом в Пакистане, пролётом через Россию и приземлением на базе в Бодо, Норвегия. Главной целью “Большого шлема” был облёт Байканура, а затем огромные военно-промышленные комплексы в Свердловске и Плесецке. Все они были хорошо защищены.

Эти 2 плана были отправлены на рассмотрение начальнику штаба ВВС генералу Натану Твинингу, который быстро обнаружил существенные недостатки в “Большом шлеме” и призвал Аллена Даллеса способствовать необходимым изменениям. Твининг заметил, что предлагаемый план полёта в точности повторял маршрут, который использовался меньше месяца назад в полёте Марти Натсона над Свердловском, но в другом направлении. “Аллен, если вы снова полетите по этому маршруту, то они точно поймут, куда вы направляетесь, и будут ждать вас там. Вы попадёте в беду”. Даллес не согласился. Он лично утвердил “Большой шлем” без изменений.

Поскольку полёт был столь долгим (необходимо было протелеть 6000 километров от Пакистана до Норвегии) и требовал большой подготовки, Управление выбрало своего самого опытного лётчика и лучшего штурмана, 34-летнего Фрэнсиса Гэри Пауэрса. Он совершил 27 вылетов на U-2, включая несколько длительных полётов над восточным Средиземноморьем в 1956 году для сбора информации о передвижениях британских и французских военных кораблей, участвующих в нападении на Египет во время Суэцкого кризиса.

Пауэрс взлетел на рассвете в воскресенье 1 мая 1960 года из Пешавара, Пакистан. Пересечение советской границы со стороны Пакистана осуществлялось впервые и было ещё одним способом поймать русских врасплох. И в течение первых 3 часов полёта план работал отлично. Он легко пролетел над Байкануром, затем сменил курс и направился на юг в сторону Свердловска по тому же маршруту, что и Натсон всего несколько недель назад. Когда Пауэрс приблизился к Свердловску, он внезапно увидел ослепительную оранжевую вспышку и почувствовал взрыв сзади. Возник правый крен и он начал падать. Когда самолёт начал круто пикировать, инстинкты подсказали ему, что самолёт был поражён в хвостовую часть. В полном ужасе он наблюдал, как оторвалось крыло. Высотно-компенсирующий костюм раздулся и сжал его, стекло гермошлема начало покрываться инеем. Высотомер показывал, что он был на высоте 10300 метров и быстро падал. Он почти запаниковал, понимая, что прижат центробежной силой к приборной панели. Если он дёрнет рычаг катапульты, то он покинет кабину, оставив в ней обе блокированные ноги. Он изо всех сил попытался откинуться назад и вручную открыть фонарь кабины. Фрэнсис Гэри Пауэрс отстегнул ремень безопасности, и, когда бескрылый фюзеляж перевернулся вверх дном, покинул кабину.

Когда его парашют раскрылся, Пауэрс с удивлением увидел вдали ещё один. Что бы ни сбило его, оно также сбило и советского лётчика. Он приземлился на колхозное поле. К нему подбежали несколько сельских жителей. Они не были настроены недружелюбно и не подозревали, что перед ними американец. Он был слишком ошеломлён, чтобы сказать хоть слово, пока они взволнованно разговаривали между собой. Они помогли ему сесть в грузовик и повезли его. Позже он узнал, что они не знали, что с ним делать и везли его в местный аэропорт, предположив, что он русский лётчик. Однако в какой-то момент грузовик был остановлен милицией. Милиция арестовала Пауэрса.

Позже было установлено, что советская зенитно-ракетная батарея запустила 14 ракет С-75 по приближающемуся U-2, что свидетельствует о том, что они ждали его прибытия. Одна ракета сбила русский истребитель, который пытался перехватить Пауэрса, и ударные волны от разрывающихся ракет оторвали хвост U-2.

Келли позвонили домой далеко заполночь, и в понедельник утром он пришёл в Skunk Works в мрачном настроении и собрал нас. “С-75 сбил нас под Свердловском. Вот и всё. Это конец”.

Впервые в истории ракета “земля-воздух” сбила самолёт. Зная, насколько хрупким был U-2, и высоту, на которой он, вероятно, летел, когда его сбили, мы предполагали, что лётчик погиб. ЦРУ через НАСА сразу же выпустило заранее заготовленный пресс-релиз, в котором заявлялось, что один из самолётов программы по исследованию погоды на большой высоте вылетел из Турции, отклонился от курса и пропал вскоре после того, как пилот сообщил, что у него проблемы с кислородом. Хитрый Хрущёв подождал, пока Эйзенхауэр прибудет в Париж на встречу, и объявил, что русские сбили самолёт-шпион U-2. Администрация назвала это “фантастически голословным заявлением”. Эйзенхауэр отрицал выполнение шпионских полётов, а затем накануне встречи Хрущёв объявил, что лётчик был схвачен и признался, что выполнял шпионский полёт. Лётчика звали Фрэнсис Гэри Пауэрс.

Эйзенхауэр был унижен и был вынужден признать существование шпионской программы U-2, что, по его словам, было оправдано, так как Хрущёв недавно отклонил предложение по созданию “Открытого неба”. Чтобы успокоить русских и спасти саммит, Айк (Эйзенхауэр) объявил, что он запретит все полёты, что он всё равно бы сделал в частном порядке. Но когда Хрущёв потребовал извинений, встреча провалилась, и Эйзенхауэр вернулся домой.

В Skunk Works мы были не менее ошеломлены тем, что Пауэрс выжил, чем в ЦРУ и в Белом доме. Управление было в ярости от того, что Пауэрс не погиб при крушении и не использовал ядовитую иглу, заменившую таблетку цианида в снаряжении пилота, при том, что решение об её использовании принимал лётчик. Некоторые из ура-патриотов в Skunk Works соглашались с ЦРУ и утверждали, что Пауэрс был проклятым предателем, потому что не убил себя. И они в самом деле говорили это! Из-за своего малодушия президент пережил ужасное международное унижение. Выживание Пауэрса также смутило Даллеса и Биссела, которые, по-видимому, заверяли президента, что если U-2 собьют ракетой, то от самолёта и лётчика мало что останется. Пауэрс был также обвинён в том, что он покинул самолёт, не активировав взрывчатку с 70ти секундной задержкой, что уничтожило бы плёнку и камеры, и они не попали бы в руки КГБ.

Мало кто сочувствовал Пауэрсу, которого держали без связи с внешним миром внутри печально известной тюрьмы на Лубянке в течение нескольких месяцев, прежде чем его судили на демонстрационном пропагандистском процессе, который длился более 3 недель и поставил Управление и Администрацию в неловкое положение. Пауэрс был сурово осуждён на 10 лет колонии строгого режима и отсидел почти 2 года, прежде чем в феврале 1962 года его обменяли на захваченного русского шпиона Рудольфа Абеля. Это решение ещё больше разгневало многих в ЦРУ. “Это похоже на обмен Микки Мантла (знаменитый американский бейсболист) на проклятого принимающего”, - ругался один из агентов Управления, услышав эту новость. Если бы Пауэрс убил самого себя или не выжил бы после взрыва ракеты, то он бы вернулся домой героем в деревянном гробу, обёрнутым флагом. Но, вернувшись измождённым и живым, его встретили как предателя и в большой тайне поселили в охраняемый ЦРУ дом в Вирджинии, чтобы на протяжении многих дней безжалостно допрашивать его о пережитом в России. Келли вызвали, чтобы послушать доклад о том, как был сбит самолёт, и он был удовлетворён тем, что Пауэрс ему рассказал.

Келли уже давно проанализировал фотографии обломков U-2, опубликованные русскими, и доложил Бисселу, что скорее всего самолёт был поражён сзади. “Похоже, они попали в его хвост”. На разборе Пауэрс подтвердил этот факт. Келли пожалел парня и предложил ему должность инженера по лётным испытаниям U-2 в Skunk Works. Он с благодарностью принял предложение и работал для нас в течение 8 лет, вплоть до середины 1970-х годов, когда он стал работать на местную телекомпанию в качестве пилота репортёрского вертолёта. Он погиб в результате крушения вертолёта 1 августа 1977 года. 10 лет спустя ВВС посмертно наградили бывшего капитана крестом “За лётные боевые заслуги”. Заслуженная награда, которая, к сожалению, пришла слишком поздно.

Келли долго подозревал, что чёрный ящик с электроникой для создания помех, который мы установили на хвостовой части U-2 Пауэрса, мог работать не так, как мы хотели, а ровно наоборот. Ящик имел кодовое имя Granger, и он использовал определённые частоты для создания помех и сбивания вражеской ракеты с толку. Это были те же частоты, которые русские использовали на своих радарах. Но вполне вероятно, что к тому времени, когда мы стали устанавливать этот ящик, русские изменили эти частоты так, чтобы головка самонаведения выпущенной ракеты работала на той же частоте, что и лучи, переданные с нашего устройства. Несколько лет спустя подобный чёрный ящик был установлен на хвостах U-2 ЦРУ, пилотируемых тайваньскими лётчиками, совершающими крайне опасные полёты над материковой частью Китая. В один прекрасный день 3 из 4-х U-2 были сбиты, а единственный вернувшийся рассказал представителям ЦРУ, что он был очень удивлён, что выжил, потому что он забыл включить чёрный ящик. Для Келли всё сошлось. Но так это или нет, мы уже никогда не узнаем.

Взгляд со стороны. Ричард Хелмс (Директор ЦРУ с 1966 по 1973 год)

Полёты U-2 над Советским Союзом обеспечили нам величайший прорыв в области разведки в 20 веке. Впервые американские политики получили точную и достоверную информацию о стратегических средствах Советского Союза. Мы могли в реальном времени оценивать сильные и слабые стороны другой стороны, следить за их состоянием готовности, их исследованиями и разработками, их приоритетами в расходах на оборону, состоянием их инфраструктуры и расположением их наиболее важных воинских частей. Это было похоже на то, что с наших глаз сняли пелену, и теперь мы могли ясно видеть, с чем мы столкнулись. Это на самом деле было так, как будто разведке удалили катаракту, потому что до этих великолепных полётов U-2 наша способность смотреть за железный занавес была неопределённой, и результаты часто были туманными. Мы были вынуждены использовать информацию от перебежчиков и других ненадёжных источников для понимания того, что делала другая сторона. Учитывая, как мы фильтровали эту небогатую информацию, мы выполняли большую работу, но камеры U-2 перенесли нас в другое измерение. Например, эти полёты почти полностью ликвидировали способность Кремля совершить неожиданный упреждающий удар против Запада.

Они не могли тайно готовиться к войне под нашими камерами, не раскрыв размеры и масштабы этих действий.

Постройка U-2 была самым разумным решением, которое когда-либо принимало ЦРУ. Это была большая удача и величайший триумф холодной войны. И этот самолёт все ещё летает и он по-прежнему чрезвычайно эффективен. На мой взгляд, национальная безопасность требует, чтобы мы продолжали поставлять новые поколения разведывательных самолётов нашим политикам. Невозможно заменить жизненно важные данные, предоставляемые пилотируемыми самолётами. Спутникам не хватает гибкости и оперативности, которую может обеспечить только шпионский самолёт типа U-2. В таком неопределённом и опасном мире ни одному президенту или разведывательному агентству не следует работать только с одним глазом.

Ричард Биссел

Я не сомневаюсь, что полёты U-2 над Советским Союзом стали самой важной разведывательной операцией, когда-либо осуществлённой Западом. До этих полётов мы должны были довольствоваться гениальным анализом их ядерной программы, который, как показали полёты U-2, был полностью правилен. Мы были гораздо менее правы в отношении развития ракет, потому что мы совершенно неверно предположили, что они продолжат разработку ракет на жидком топливе, в то время как они отказались от этой концепции и приступили к созданию более сложных твердотопливных ракет. Это застало нас врасплох и вызвало отставание в области ракет.

Было также глубокое беспокойство по поводу размера их флота дальних бомбардировщиков. Президент Эйзенхауэр сказал Аллену Даллесу, что получение точного количества их бомбардировщиков является главных приоритетом для разведки. Когда Аллен выбрал меня, чтобы возглавить проект U-2, президент сказал мне, что он всерьёз считает русские бомбардировщики самой большой угрозой национальной безопасности. Он сказал мне, что как только я сообщу о том, что самолёт Келли Джонсона готов, он сразу же даст мне разрешение начать полёты.

Я сказал президенту, что у нас, вероятно, будет 2 года, прежде чем русские найдут способ нас сбить. На самом дела у нас было 4 плодотворных года.

Первые полёты я решил осуществить с как можно меньшим интервалом. Моё рассуждение состояло в том, что первые полёты были самыми безопасными, потому что заставали их врасплох, поэтому должны были сразу пролететь над целями с наивысшим приоритетом. Первый полёт должен был быть над Ленинградом, для сбора информации о важных испытательных полигонах и авиационных баз вдоль маршрута, затем пролёт по Балтийскому побережью. Я остановился у кабинета Аллена Даллеса и сказал ему: “Ну, мы получили отмашку от Овального кабинета, мы начинаем”. Когда я рассказал ему план полёта, он побледнел. Несколько часов спустя я сообщил ему, что всё прошло хорошо. На следующий день мы запланировали 2 отдельных полёта, один над Украиной и другой севернее. Мы искали военные аэродромы, нашу основную цель. Только в более поздние месяцы приоритетом стали стартовые площадки ракет. Нам потребовалось 4 дня, чтобы фотографии с первого полёта попали к нам руки. Я ясно помню, как мы с Даллесом стояли вокруг длинного стола, и оба радовались невероятной чёткости этих черно-белых фотографий. С высоты 21 километра вы могли не только посчитать выстроенные в ряд самолёты, но и сделать это без увеличительного стекла. Мы были поражены. Мы наконец вскрыли раковину устрицы русской секретности и обнаружили гигантскую жемчужину. Аллен побежал с первыми фотографиями в Овальный кабинет. Он сказал мне, что Эйзенхауэр был настолько возбуждён, что разложил всю стопку прямо на полу, и они с Алленом рассматривали фотографии, как 2 ребёнка, управляющие игрушечным поездом. Мы никогда не знали, что узнаем из следующего полёта. Каждый обнаруженный аэродром резко увеличивал наше знание. В одном полёте лётчик увидел железную дорогу посреди пустынной местности, полетел вдоль неё и вернулся с потрясающими снимками советской ракеты-носителя на площадке, о которой мы ничего не знали. Многие другие фотографии были подтверждением местоположения важных военных баз, которые мы получали от нашей наземной шпионской сети. Мы могли бы получить информацию о новом заводе где-то, но информатор был не уверен в том, что там производят - танки или ракеты. Поэтому мы летели туда и смотрели. Наши первые полёты из Пакистана были организованы так, чтобы мы могли совершить полёт над центральной Сибирью и наблюдать за Транссибирской железной дорогой, главным образом потому, что у нас была очень отрывочная информация о том, что где-то там строятся атомные объекты. Мы сделали очень показательные фотографии, свидетельствующие о том, что на объекте почти завершена ядерная испытательная установка.

После всего лишь 4 или 5 полётов наши аналитики смогли сделать гораздо более точные оценки количества советских бомбардировщиков. Мы подсчитали, сколько самолётов каждого типа было сфотографировано на аэродромах. Конечно, подсчёты не могли быть точными, потому что самолёты редко оставались на одном и том же месте. Было трудно понять, сфотографировали ли мы на базе А те же самолёты, которые потом появились на базе Б, или это были другие самолёты. Но всё же результаты полётов заставили президента Соединённых Штатов выдохнуть, улыбнуться и немного расслабиться. Я смог заверить его, что отставания в бомбардировщиках, похоже, не существовало.

Через полгода мы обратили наше внимание на их развитие в области ракет. Мы обнаружили крупные испытательные полигоны рядом с Каспийским морем к востоку от Волги, на которых были видны убедительные свидетельства о ряде экспериментальных запусков. Мы обнаружили большую радарную установку в Сары-Шагане, между Туркестаном и Сибирью, вблизи также была обнаружена строящаяся площадка, поэтому мы начали очень внимательно следить за этой местностью.

Наши оценки их зенитных ракет заключались в том, что они могли достичь высоты U-2, но их наведение с земли было эффективно только до 17 километров, выше они уже не могли управлять ракетой и наводить её на наш шпионский самолёт.

Но очень неприятным сюрпризом стала та лёгкость, с которой они отслеживали каждый из наших полётов - почти с момента взлёта. Тем не менее, до полёта Пауэрса они ни разу не были близки к тому, чтобы сбить нас. Однажды при ночном полёте из Турции они фактически подняли в воздух 57 истребителей против одного U-2. И во многих случаях они летали целыми эскадрильями на 4500 метров ниже под U-2, пытаясь заблокировать обзор камерам. Келли Джонсон назвал это “алюминиевыми облаками”.

После первых нескольких отслеженных полётов, они могли вычислить дальность полёта U-2, его скорость, высоту и ЭПР - они знали о самолёте все важные вещи, которые мы держали в глубочайшем секрете.

По иронии судьбы, оба правительства при всей своей взаимной враждебности были заинтересованы в том, чтобы держать эти полёты в секрете от общественности. Потому что если бы русские рассказали о полётах, то им пришлось бы предъявить нам ультиматум и признать, что они бессильны помешать нам летать над их территорией. Должно быть, в Кремле были ужасно расстроены, узнав, что противник может безнаказанно летать над ними. Поэтому я постоянно требовал от Эйзенхауэра разрешений для большего количества полётов, а он постоянно сопротивлялся. Я должен был ходить к нему на ковёр почти по каждому разрешению, потому что он следовал совету другого брата Даллеса, нашего госсекретаря Джона Фостера, который с самого начала был противником этих полётов.

За эти 4 года мы совершили менее 30 полётов, но каждый из них был замечательным успехом. Мы использовали 366 тысяч метров плёнки - полосу длиной почти 400 километров, на которую было отснято более миллиона квадратных километров Советского Союза. Полёты обеспечивали жизненно важные данные по советской атомной программе, по производству ядерного топлива, по разработке и испытаниям оружия, а также о местонахождении и размерах их ядерных запасов. Они также дали нам точную информацию о местонахождении их систем противовоздушной обороны, авиабаз и ракетных объектов; подводных лодок и военно-морских баз; их транспортных и коммуникационных сетей. По собственным оценкам Пентагона, 90% всех точных данных о советских военных разработках поступали непосредственно с камер на борту U-2.

Ещё за 3 года до того, как Пауэрс был сбит, я вылетел в Бербанк с моим заместителем полковником Джеком Гиббсом, чтобы встретиться с Келли и поговорить о будущем. Мы подсчитали, что U-2 уже летал более 2 лет, и скоро его полётам придёт конец. Я сказал Келли: “Мы уже сейчас должны начинать проектировать преемника U-2”. Он сказал мне, что уже начал думать о самолёте на жидком водороде и искал способ производить жидкий водород топливо самим, построив для него резервуары. Самолёт на жидком водороде был очень амбициозной затеей, и в те времена казалось, что Келли может всё.

Пилот U-2 Фрэнсис Гэри Пауэрс после освобождения из советской тюрьмы работал лётчиком-испытателем в Skunk Works. (Фото Локхид)
Сборка U-2R в Палмдейле (завод 42, сборочная площадка 7) в конце 1960-х годов. (Фото Локхид)
На снимке заснеженной авиабазы Энгельс, сделанном пилотом ЦРУ Марти Натсоном в 1957, была обнаружена эскадрилья дальних бомбардировщиков Мясищева М-4 (“Бизон”). (Фото Central Imaging Office)
Полёт U-2 над Никарагуа по приказу администрации Рейгана продемонстрировал наращивание советских сил в поддержку повстанцев. (Фото Central Imaging Office)
Показать Содержание
Источник — «https://xn--80ac3cm.xn--p1ai/index.php?title=Skunk_Works_-_личные_мемуары_моей_работы_в_Локхид._Глава_7._Пролетая_над_Россией&oldid=7187»